ублюдок без всяких признаков головы
А нас сажали в подземелья
За то, что волосы белы,
Что колдовским назвали зелье,
Сердцам дарившее веселье,
И даже наши короли за ним
К нам под прикрытьем ночи шли.
А нынче к площади дворцовой
Опять везуьт одну из тех,
Что излечить могла бы словом,
Но кровь струится по оковам.
Толпа не сдерживает злобный смех:
идёт любимейшая из потех.
Бог промолчал, смеётся Дьявол.
Что, сёстры, остаётся нам?
В этой дрянной игре без правил
Одно спасенье Бог оставил.
Плевать, что нет ни одного крыла!
Нет крыльев - ничего, сойдёт мела.
Забыл нас город, или помнит,
Как над немеющей толпой
Взмывали белой стаей в полночь,
И ввысьб неслось "Гроза, на помощь!
От бед спаси и от молитв укрой!
Прости нас, Бог, мы больше не с тобой."
Зовите шабашем поминки,
И в бедах всех вините нас.
Но наших ли костров искринки
Сжигали жизнь по волосинке?
За всех, кому мы не смогли помочь,
Предъявит счёт Вальпургиева ночь.
А нас сажали в подземелья
За то что волосы белы,
что не хотели чахнуть в кельях,
что гневу предпочли веселье,
что в век доносов и чумы
так дерзки и красивы были мы.
За то, что волосы белы,
Что колдовским назвали зелье,
Сердцам дарившее веселье,
И даже наши короли за ним
К нам под прикрытьем ночи шли.
А нынче к площади дворцовой
Опять везуьт одну из тех,
Что излечить могла бы словом,
Но кровь струится по оковам.
Толпа не сдерживает злобный смех:
идёт любимейшая из потех.
Бог промолчал, смеётся Дьявол.
Что, сёстры, остаётся нам?
В этой дрянной игре без правил
Одно спасенье Бог оставил.
Плевать, что нет ни одного крыла!
Нет крыльев - ничего, сойдёт мела.
Забыл нас город, или помнит,
Как над немеющей толпой
Взмывали белой стаей в полночь,
И ввысьб неслось "Гроза, на помощь!
От бед спаси и от молитв укрой!
Прости нас, Бог, мы больше не с тобой."
Зовите шабашем поминки,
И в бедах всех вините нас.
Но наших ли костров искринки
Сжигали жизнь по волосинке?
За всех, кому мы не смогли помочь,
Предъявит счёт Вальпургиева ночь.
А нас сажали в подземелья
За то что волосы белы,
что не хотели чахнуть в кельях,
что гневу предпочли веселье,
что в век доносов и чумы
так дерзки и красивы были мы.